Меня бесит, что никто и ничего сделать не может, а заставляют ждать. Я достаточно уже ждала в своей жизни и прошу лишь о малости — сказать о состоянии Ника и почему они запрещают идти за ним. Разве это много? Нет.

— Мишель, — оглядываюсь, когда Райли меня окликает и вижу рядом с ним мужчину в белом халате. Приближаюсь, продолжая хмуро смотреть на обоих.

— Это лечащий врач, Николаса, Виктор Гэлл. Виктор, это невеста Николаса, Мишель Пейн, — представляет нас Райли.

— Очень приятно, мисс Пейн. Я вас видел пару раз. Вы стояли около дверей и не входили в палату, — с улыбкой врач протягивает мне руку, но я её игнорирую.

— Что с ним?

— В данный момент мистер Холд проявил крайнюю степень безалаберности к своему состоянию и жизни. Устроил в нашей больнице сущий ад и перепугал персонал, но мы входим в его положение…

— Конечно, ведь он миллиардер. Вряд ли бы вы не хотели это сделать, — фыркаю я.

— Мишель. Она беременна и её эмоции…

— О-о-о, поздравляю и я всё понимаю. Мистер Холд сейчас находится в палате, и к нему можно подняться. Из-за сильной дозы опиума в его крови сердце работает на износ, а это очень плохо. Мы поставили ему капельницы, чтобы очистить кровь, и когда это произойдёт, то он будет испытывать неприятные последствия.

— Ломку, — говорит Райли.

— Да. Организм будет требовать ослабить боль в его ранах, на которых немного разошлись швы, и нам пришлось их снова накладывать. Он будет бредить, кричать, пытаться причинить себе вред, поэтому нам пришлось привязать его ремнями. Вам будет сложно это видеть, и я не рекомендую, точнее, я настойчиво запрещаю их ослабевать. Он должен пережить ломку, чтобы его организм начал сам справляться с болью, и только после этого мы сможем дать ему обезболивающее, — прикрываю глаза от ужаса и качаю головой.

— Как долго это продлится? — Интересуется Райли.

— Неизвестно. Может быть, два дня. Может быть, пять. Всё зависит от того, как быстро его организм придёт в стабильное состояние и уменьшит выработку определённых гормонов.

— Я могу его увидеть? — Тихо спрашиваю я.

— Да, конечно. Только ремни ни в коем случае не расстёгивать. Они фиксируют его тело и голову, ради его же скорейшего выздоровления, — предостерегает меня врач.

— Я поняла, — цокаю я.

Не дура я. Знаю, что Николас должен сейчас находиться именно в таком состоянии, как и ясно понимаю, что они бы не сделали ему хуже, как он сам себе.

Мы поднимаемся с Райли в палату на целый выкупленный этаж только для Ника, как мне объяснил Райли, это для того, чтобы никто лишний не прошёл сюда. Я давно здесь не была. У больницы была, а внутрь не заходила и сейчас вновь ощущать всё это очень страшно. Мне просто страшно переживать ту же боль, которая была со мной в ту ночь, когда все ждали хоть каких-то результатов и готовились к худшему.

— Не войдёшь? — Шёпотом спрашивает Райли.

— Нет… я… не могу… — так же отвечаю и шумно вздыхаю.

Снова куча аппаратов. Снова будет тот же писк. Я не вытерплю. Сейчас не готова. А к этому всему прибавляются несколько ремней. Они фиксируют его тело полностью. По три на руках. Подбородок, голова, плечи… на это смотреть страшно.

Сажусь в кресло, стоящее в коридоре, и вспоминаю, что моя сумочка осталась в церкви. Наверное, это к лучшему. Я ни с кем не хочу говорить. Мне снова очень плохо внутри. То, что сделал Николас должно радовать, любая прыгала бы от счастья, но она не я. Проблемная и люблю такого же. У меня куча тараканов в голове, и все они убеждают меня в том, что его слова — это лишь наркотический дурман, и когда он очнётся, я даже не знаю, чего ожидать.

— Тебе нужно поесть, Мишель. Уже восемь вечера, — поворачиваю голову к Райли и киваю. Он прав. Я не чувствую голода, но это из-за стресса.

Он ведёт меня вниз, и мы входим в столовую, указывает на свободное место, а сам идёт покупать еду. У меня даже денег нет сейчас.

Потираю лоб и не представляю, как правильно ко всему этому относиться.

Райли ставит передо мной салат из овощей, жаркое, бутылку воды и стакан, а себе первое, второе и ещё раз второе, как у меня.

— Ты молодец, — поднимаю голову и удивлённо смотрю на него.

— Ты догадалась позвонить Саре, чтобы сообщить о том, что происходит в доме. Если бы ты этого не сделала, я не представляю, что было бы. А когда-то ты сидела так же напротив меня и убеждала в том, что Николас тебе вовсе не интересен, — поясняет он, и я слабо улыбаюсь.

— Мишель, я очень надеюсь, что он поступил верно. Вы прекрасно друг друга дополняете. И я больше не виню себя за то, что решил однажды пойти на поводу у Сары.

— А ты сразу в неё влюбился? — Интересуюсь я.

— Думаю, да. Иначе бы у меня не возникло желания наблюдать за ней и преследовать. Она была очень взбалмошной и обожала внимание парней. Их было сотни вокруг неё. Но именно это я и люблю. Жизнь. Я до сих пор стыжусь того, что ударил её. И я благодарен ей за то, что она простила меня. На ошибках учатся, а если нет, то такие люди уже списаны со счетов. Шанс давать нужно. Но только один раз. Дать человеку возможность показать, что он готов меняться. И помощь тоже в этом требуется. Огромная помощь, особенно женская. У вас есть нечто такое, чего мы, мужчины, лишены. Вам подарена любовь, и вы для нас те же учителя. Это и есть настоящее, когда люди учатся друг у друга. Поэтому они и становятся похожими, потому что оба создают баланс, золотую середину маленького мира.

Опускаю голову, накалывая помидор на вилку, и жую. Райли мне всегда нравился. Он тоже стал частью моей жизни. Да каждый из тех, кто проходил мимо, был её частью. И это удивительно. Порой мы даже не замечаем этого, а из-за нас меняются жизни других.

— Простите, вы мисс Пейн? — Вытираю рот салфеткой и отодвигаю жаркое.

— Да, — киваю, смотря на медсестру.

— Вас просят подняться в палату.

Большего говорить и не нужно. Началось. Опиум вывели из организма Николаса, и теперь меня ждёт ад. Быстрым шагом подхожу к дверям, и к нам с Райли поворачивается врач.

— Я думаю, что вы могли бы его немного успокоить. Он зовёт вас, мисс Пейн, — произносит он, указывая на палату.

— Хорошо…

— Только не поддавайтесь эмоциям. Вы поймёте, о чём я говорю, когда услышите и увидите его. Пожалуйста, — киваю ему.

Как только дверь палаты открывается, так мой слух наполняется криком Ника. Он пытается извиваться на постели и орёт. Его трясёт так сильно, что кровать ходит ходуном. И это страшно. Он кричит моё имя. Снова и снова. Кричит его. Вены на его шее и висках вздуваются. Он весь красный, губы в крови и искусаны.

— Я здесь, Николас. Я здесь, — тихо произношу, сглатывая от этого ужаса. Видеть его таким чудовищно больно.

— Мишель… отпусти её… отпусти её! Помоги мне! Мне больно, крошка! Мне больно! — Жмурюсь и вздрагиваю от его громкого голоса.